«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

приколачивали переднюю левую ногу. Огромный гвоздь с блестящей шляпкой прошел уже насквозь, по бурой шерсти текла кровь. Так вот чей крик пронзил Жакмора.

Крестьяне продолжали трудиться, не обращая внимания на психиатра, как если бы он находился далеко отсюда, на каких-нибудь заморских островах. Только конь посмотрел на него большими карими глазами, заплывшими от слез, и оскалился, пытаясь изобразить что-то вроде жалкой виноватой улыбки.

– За что вы его? – тихо спросил Жакмор.

Один из зевак равнодушно ответил:

– Так то ж эталон-производитель. А он возьми и согреши!

– Ну и что в этом страшного? – спросил Жакмор.

Зевака плюнул на землю, но ничего не ответил. Тем временем приступили к прибиванию правой лошадиной ноги. Удар кувалды – и гвоздь ушел под шкуру, побледневшую от страха; Жакмора передернуло. Как и несколько минут назад, жеребец издал резкий, пронзительный крик. Плотно прижимая копыто к двери, палачи надавили так сильно, что суставы не выдержали чудовищного напряжения, затрещали и вывернулись в обратную сторону. Вздернутые вверх бабки образовали острый угол, начинающийся с выразительной морды. Привлеченные экзекуцией мухи уже успели облепить кровоточащие дыры.

Крестьяне, поддерживающие круп, разделились на две группы, по нижней конечности на каждую; теперь следовало прижать копыта к порогу двери. Остолбеневший Жакмор не упускал ни одной детали в производимой операции. Он почувствовал в горле набухающий колючий ком и с трудом его проглотил. Живот жеребца дрожал, грузный член, казалось, ужимался и прятался в складках кожи.

Со стороны дороги донеслись еле различимые голоса. Жакмор даже не заметил, как к бригаде присоединились огромный мужик и подросток. Мужчина держал руки в карманах, волосатая грудь вываливалась из шерстяной майки, подпаленный кожаный фартук хлопал по коленям. Хилый подросток – жалкий подмастерье – тащил тяжелый железный котел с раскаленными углями, из которого торчала рукоятка покрасневшего крюка.

– А вот и кузнец, – сказал кто-то.

– Вы все-таки поступаете жестоко по отношению к этой лошади, – не удержался, хотя и вполголоса, Жакмор.

– Это не лошадь, – сказал крестьянин. – Это жеребец-осеменитель.

– Но он ничего плохого не сделал.

– Его никто не заставлял, – произнес кузнец. – Не надо было грешить.

– Но ведь это и есть его обязанность, – возразил Жакмор.

Подмастерье поставил котел на землю и с помощью мехов раздул огонь. Кузнец пошуровал в углях, посчитав температуру достаточной, вытащил крюк и повернулся к жеребцу.

Жакмор развернулся и побежал прочь. Он мчался, выставив локти вперед, зажимая кулаками уши, и кричал, пытаясь заглушить отчаянные стенания лошади. Остановился он уже почти в самой деревне, на маленькой площади, от которой было совсем близко до церкви. Его руки опустились. Невозмутимо гладкий красный ручей, который он только что перешел по легкому деревянному мосту, даже не поморщился. Поодаль, к своей лодке, отфыркиваясь, плыл Слява; его зубы сжимали кусок бледного расслаивающегося мяса.

V

Жакмор застыл в нерешительности и огляделся. Никто не обратил внимания на его самозабвенное бегство. Церковь стояла на своем месте – белое яйцо с синим отверстием-витражом для высасывания. Оттуда доносилось тихое пение. Жакмор обошел здание, неторопливо поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Стоя перед алтарем, кюре отбивал такт. Десятка два ребятишек пели хором гимн для первого причастия, текст которого так поразил психиатра своей изобретательностью, что он подошел ближе и прислушался.

Шиповник – нам цветок,

Жир на шкварках – сало наше,

Счастье нам – говна кусок,

А Иисус – намного краше.

Травка – это для скотины,

Мясо – это для папаши,

Волосины – для лысины,

А Иисус – намного краше.

Иисус – премиальный,

Иисус – бонусальный,

Иисус – роскошальный…

Тут психиатр догадался, что автором поэтического гимна был сам кюре, и перестал вслушиваться, посчитав, что получить экземпляр из первых рук не составит никакого труда. Музыка немного успокоила его встревоженный рассудок. Не желая отвлекать кюре от репетитуарных занятий, он тихонько сел на скамью. В церкви было прохладно, детские голоса резонировали в просторном помещении, эхо цеплялось за резьбу на стенах. Блуждая взглядом по церковным интерьерам, Жакмор заметил, что амвон с крышкой вернулся на свое место, а два мощных шарнира отныне позволяли всей конструкции безущербно откидываться назад. Он вдруг подумал, что со дня крещения засранцев не приходил сюда ни разу, что время бежит, а оно и вправду бежало, так как тень уже успела погасить синее пламя витража, а детские голоса звучали все тише и нежнее; таково сочетание музыки и темноты, ибо их вкрадчивость елейно промывает и перевязывает душу.

Из храма он вышел умиротворенным и сразу же решил зайти к кузнецу, чтобы не навлечь на себя гнев Клементины.

Вечер наступал. Жакмор шел к деревенской площади, ведомый легким запахом паленого рога. Он закрыл глаза, чтобы не сбиться с пути, и нюх привел его прямо к мрачной лавке, в глубине которой подмастерье раздувал мехами огонь в жаровне.

Перед дверью стоял мерин в ожидании последней подковы. Его к тому же только что остригли, всего, за исключением бабок и венчиков, и Жакмор с восхищением рассматривал красивый округлый круп, покатую спину, мощную грудь и жесткие пучки вздыбленной гривы.

Из темноты появился кузнец. Жакмор узнал в нем мужчину, который час назад приходил пытать жеребца.

– Здравствуйте, – сказал Жакмор.

– Здравствуйте, – ответил кузнец.

В правой руке он держал клещи с зажатым в них куском раскаленного металла. В левой – тяжелый молот.

– Подними ногу, – приказал он мерину.

Тот подчинился и был вмиг подкован. Густой голубой дым от паленого копыта заклубился в воздухе. Жакмор кашлянул. Мерин опустил копыто и постучал им по земле.

– Ну как? – спросил кузнец. – Не жмет?

Мерин покачал головой – мол, в самую пору, – и положил ее на плечо кузнецу. Тот погладил ему ноздри. После чего животное с достоинством удалилось. На земле остались клочки волос, как на полу в парикмахерской.

– Эй! – крикнул кузнец подмастерью. – Подмети-ка здесь!

– Слушаюсь, – ответил подмастерье.

Кузнец развернулся, но Жакмор удержал его за руку:

– Скажите…

– Чего? – спросил кузнец.

– Не могли бы вы зайти в дом на скале? Один из детей уже пошел.

– Вам срочно?

– Да.

– А сюда он прийти не может?

– Нет.

– Сейчас посмотрю, – сказал кузнец и ушел в кузницу.

Навстречу ему выскочил вооруженный старой метлой подмастерье, который принялся собирать шерсть в одну омерзительную кучу. В кузнице было темно, оранжевое огненное пятно слепило и перекидывало тень с предмета на предмет. Заглянув внутрь, Жакмор различил около огня наковальню и лежащую на железном верстаке, расплывчатую, вроде бы человеческую фигуру, от которой свет дверного проема оторвал серый металлический отблеск.

Появился кузнец с записной книжкой в руках. Увидев